Неточные совпадения
Когда же встали из-за
стола и дамы вышли, Песцов, не следуя за ними, обратился к Алексею Александровичу и принялся высказывать
главную причину неравенства. Неравенство супругов, по его мнению, состояло в том, что неверность жены и неверность мужа казнятся неравно и законом и общественным мнением.
В ее суетливой заботливости о его
столе, белье и комнатах он видел только проявление
главной черты ее характера, замеченной им еще в первое посещение, когда Акулина внесла внезапно в комнату трепещущего петуха и когда хозяйка, несмотря на то, что смущена была неуместною ревностью кухарки, успела, однако, сказать ей, чтоб она отдала лавочнику не этого, а серого петуха.
Само собою, я был как в чаду; я излагал свои чувства, а
главное — мы ждали Катерину Николаевну, и мысль, что через час я с нею наконец встречусь, и еще в такое решительное мгновение в моей жизни, приводила меня в трепет и дрожь. Наконец, когда я выпил две чашки, Татьяна Павловна вдруг встала, взяла со
стола ножницы и сказала...
Собственно, для случайностей здесь оставалось очень немного места: все отлично знали, что проиграет
главным воротилам за зеленым
столом тысяч пять Давид Ляховский, столько же Виктор Васильич, выбросит тысяч десять Лепешкин, а там приедет из Петербурга Nicolas Веревкин и просадит все до последней нитки.
Напротив, мы даже обуреваемы — именно обуреваемы — благороднейшими идеалами, но только с тем условием, чтоб они достигались сами собою, упадали бы к нам на
стол с неба и,
главное, чтобы даром, даром, чтобы за них ничего не платить.
— Мы это все проверим, ко всему еще возвратимся при допросе свидетелей, который будет, конечно, происходить в вашем присутствии, — заключил допрос Николай Парфенович. — Теперь же позвольте обратиться к вам с просьбою выложить сюда на
стол все ваши вещи, находящиеся при вас, а
главное, все деньги, какие только теперь имеете.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих цветов; но
главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный
стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
После этого он садился за свой письменный
стол, писал отписки и приказания в деревни, сводил счеты, между делом журил меня, принимал доктора, а
главное — ссорился с своим камердинером.
Часов с десяти
стол устилался планами генерального межевания, и начиналось настоящее дело. В совещаниях
главную роль играл Могильцев, но и Герасимушка почти всегда при них присутствовал. Двери в спальню затворялись плотно, и в соседней комнате слышался только глухой гул… Меня матушка отсылала гулять.
Только после смерти Карташева выяснилось, как он жил: в его комнатах, покрытых слоями пыли, в мебели, за обоями, в отдушинах, найдены были пачки серий, кредиток, векселей.
Главные же капиталы хранились в огромной печи, к которой было прилажено нечто вроде гильотины: заберется вор — пополам его перерубит. В подвалах стояли железные сундуки, где вместе с огромными суммами денег хранились груды огрызков сэкономленного сахара, стащенные со
столов куски хлеба, баранки, веревочки и грязное белье.
Внизу лавки, второй этаж под «дворянские» залы трактира с массой отдельных кабинетов, а третий, простонародный трактир, где
главный зал с низеньким потолком был настолько велик, что в нем помещалось больше ста
столов, и середина была свободна для пляски.
— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за
стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он, по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всей своей жизни; но с тем, чтоб искренно,
главное, чтоб было искренно, не лгать!
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на
стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и
главное, — подумайте! — в моем околотке! Что я могу поделать?
Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным
столом, закутанная в шаль. На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты,
главное же внимание ее было обращено на больную, чтобы та не очень уж агитировалась.
— Кто об твоих правах говорит! Любуйся! смотри! А
главная причина: никому твоя земля не нужна, следственно, смотри на нее или не смотри — краше она от того не будет. А другая причина: деньги у меня в
столе лежат, готовы. И в Чемезово ехать не нужно. Взял, получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
Чулки — брошены у меня на
столе, на раскрытой (193‑й) странице моих записей. Второпях я задел за рукопись, страницы рассыпались, и никак не сложить по порядку, а
главное — если и сложить, все равно не будет настоящего порядка, все равно — останутся какие-то пороги, ямы, иксы.
И,
главное, ведь вот что обидно: они тебя, можно сказать, жизни лишают, а ты, вишь, и глазом моргнуть не моги — ни-ни, смотри весело, чтоб у тебя и улыбочка на губах была, и приветливость в глазах играла, и закуска на
столе стояла: неровно господину частному выпить пожелается. Вошел он.
Вот тогда-то действительно придется бросить бездомную жизнь, нанять квартиру, лишиться
главного заработка, засучить рукава, взять скалку в руки и раскатывать на
столе тесто для пирога.
Направо от двери, около кривого сального
стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах, сидела
главная группа: молодой безусый офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких офицеров находились в разных углах комнаты: один из них, подложив под голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя у
стола, резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему у
стола.
На железной кровати, стоявшей под
главным ковром, с изображенной на нем амазонкой, лежало плюшевое ярко-красное одеяло, грязная прорванная кожаная подушка и енотовая шуба; на
столе стояло зеркало в серебряной раме, серебряная ужасно грязная щетка, изломанный, набитый масляными волосами роговой гребень, серебряный подсвечник, бутылка ликера с золотым красным огромным ярлыком, золотые часы с изображением Петра I, два золотые перстня, коробочка с какими-то капсюлями, корка хлеба и разбросанные старые карты, и пустые и полные бутылки портера под кроватью.
Алексей Федорович,
главный метрдотель, уже сервировал для богатых гостей
стол и через минуту, почтительно склонившись, выслушивает заказ купеческого «арбитра элегантиарум».
Главный вопрос, который я застал на
столе, состоял в том: быть или не быть балу, то есть всей второй половине праздника?
— Как же, батюшка! — продолжал Михеич, поглядывая сбоку на дымящийся горшок щей, который разбойники поставили на
стол, — еще мельник сказал так: скажи, дескать, атаману, чтоб он тебя накормил и напоил хорошенько, примерно, как бы самого меня. А
главное, говорит, чтоб выручил князя. Вот что, батюшка, мельник сказал.
Громадные колонны цифр испещряют бумагу; сперва рубли, потом десятки, сотни, тысячи… Иудушка до того устает за работой и,
главное, так волнуется ею, что весь в поту встает из-за
стола и ложится отдохнуть на диван. Но взбунтовавшееся воображение и тут не укрощает своей деятельности, а только избирает другую, более легкую тему.
Зимний дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил в нем еще в верхнем этаже. Кабинет, в котором он принимал с докладом министров и высших начальников, была очень высокая комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет императора Александра I висел на
главной стене. Между окнами стояли два бюро. По стенам стояло несколько стульев, в середине комнаты — огромный письменный
стол, перед
столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
Менялись
главные начальники, менялись директоры, мелькали начальники отделения, а столоначальник четвертого
стола оставался тот же, и все его любили, потому что он был необходим и потому что он тщательно скрывал это; все отличали его и отдавали ему справедливость, потому что он старался совершенно стереть себя; он все знал, все помнил по делам канцелярии; у него справлялись, как в архиве, и он не лез вперед; ему предлагал директор место начальника отделения — он остался верен четвертому
столу; его хотели представить к кресту — он на два года отдалил от себя крест, прося заменить его годовым окладом жалованья, единственно потому, что столоначальник третьего
стола мог позавидовать ему.
— Тут заявленьице по вашей части-с, — обратился член управы к Андрею Ефимычу после того, как все поздоровались и сели за
стол. — Вот Евгений Федорыч говорят, что аптеке тесновато в
главном корпусе и что ее надо бы перевести в один из флигелей. Оно, конечно, это ничего, перевести можно, но
главная причина — флигель ремонту захочет.
Дверь, очень скромная на вид, обитая железом, вела со двора в комнату с побуревшими от сырости, исписанными углем стенами и освещенную узким окном с железною решеткой, затем налево была другая комната, побольше и почище, с чугунною печью и двумя
столами, но тоже с острожным окном: это — контора, и уж отсюда узкая каменная лестница вела во второй этаж, где находилось
главное помещение.
Уходить поздно. Надо находить другой выход. Зная диспозицию нападения врага, вмиг соображаю и успокаиваюсь: первое дело следить за Дылдой и во что бы то ни стало не дать потушить лампу: «темная» не удастся, при огне не решатся. Болдоха носит бороду — значит, трусит. Когда Болдоха меня узнает, я скажу ему, что узнал Безухого, открою секрет его шапки — и кампания выиграна. А пока буду следить за каждым, кто из чужих полезет к
столу, чтобы сорвать лампу.
Главное — за Дылдой.
Стоять в продолжение четырех-пяти часов около двери, следить за тем, чтобы не было пустых стаканов, переменять пепельницы, подбегать к
столу, чтобы поднять оброненный мелок или карту, а
главное, стоять, ждать, быть внимательным и не сметь ни говорить, ни кашлять, ни улыбаться, это, уверяю вас, тяжелее самого тяжелого крестьянского труда.
— Не комплименты, не комплименты желаю вам говорить, — подхватил барон, — а позволяю себе прямо предложить вам быть
главной начальницей моего заведения; содержание по этой службе: квартира очень приличная, отопление, освещение,
стол, если вы пожелаете его иметь, вместе с детьми, и, наконец, тысяча двести рублей жалованья.
Но все было напрасно. Волновался
главным образом Карл Иваныч. Он даже стучал кулаком по
столу и кричал...
Затем она тушит лампу, садится около
стола и начинает говорить. Я не пророк, но заранее знаю, о чем будет речь. Каждое утро одно и то же. Обыкновенно после тревожных расспросов о моем здоровье она вдруг вспоминает о нашем сыне офицере, служащем в Варшаве. После двадцатого числа каждого месяца мы высылаем ему по пятьдесят рублей — это
главным образом и служит темою для нашего разговора.
Холмик появился на месте ямы; мы уже собирались расходиться, как вдруг г. Ратч, повернувшись по-военному налево кругом и хлопнув себя по ляжке, объявил нам всем, «господам мужчинам», что он приглашает нас, а также и «почтенное священство», на «поминательный»
стол, устроенный в недальнем расстоянии от кладбища, в
главной зале весьма приличного трактира, «стараньями любезнейшего нашего Сигизмунда Сигизмундовича…».
Молчание наше продолжалось уже минут пять. Чай стоял на
столе; мы до него не дотрагивались: я до того дошел, что нарочно не хотел начинать пить, чтоб этим отяготить ее еще больше; ей же самой начинать было неловко. Несколько раз она с грустным недоумением взглянула на меня. Я упорно молчал.
Главный мученик был, конечно, я сам, потому что вполне сознавал всю омерзительную низость моей злобной глупости, и в то же время никак не мог удержать себя.
— А что такое zero? [Ноль (фр.).] Вот этот крупёр, курчавый, главный-то, крикнул сейчас zero? И почему он все загреб, что ни было на
столе? Эдакую кучу, все себе взял? Это что такое?
Не понимаю, как это случилось, но лакеи и некоторые другие суетящиеся агенты (преимущественно проигравшиеся полячки, навязывающие свои услуги счастливым игрокам и всем иностранцам) тотчас нашли и очистили бабушке место, несмотря на всю эту тесноту, у самой средины
стола, подле
главного крупёра, и подкатили туда ее кресло.
Почти ощупью пробрался он на
главную аллею и вошел на балкон, выход на который был из гостиной, где увидел свечку на
столе, Клеопатру Николаевну, сидевшую на диване в спальном капоте, и Мановского, который был в халате и ходил взад и вперед по комнате.
За
столом занимал всех разговорами, как и прежде, Владимир Андреич. Он рассказывал Павлу об одном богатом обеде, данном от дворянства какому-то важному человеку, и что он в означенном обеде, по его словам, был выбран
главным распорядителем и исполнил свое дело очень недурно, так что важный человек после обеда расцеловал его. К концу
стола Павлу подали письмо. Эта была записка от Феоктисты Саввишны, следующего содержания и уже известной ее орфографии...
Мы с ней встречались,
главным образом, за
столом, а потом разыгрывали перед добрыми знакомыми комедию счастливой парочки.
— Я был, сударь, — отвечал старик, зажимая глаза и как бы сбираясь с мыслями, — был, по-нашему, по-старинному сказать,
главный дворецкий: одно дело — вся лакейская прислуга, а их было человек двадцать с музыкантами, все под моей командой были, а паче того, сервировка к
столу: покойная госпожа наша не любила, чтобы попросту это было, каждый день парад!
В избушке, где я ночевал, на
столе горела еще простая керосиновая лампочка, примешивая к сумеркам комнаты свой убогий желтоватый свет. Комната была довольно чистая, деревянные перегородки, отделявшие спальню, были оклеены газетной бумагой. В переднем углу, около божницы, густо пестрели картинки из иллюстраций, —
главным образом портреты генералов. Один из них был Муравьев-Амурский, большой и в регалиях, а рядом еще вчера я разглядел два небольших, скромных портрета декабристов.
Ад. На
главном мосте сидит старшой черт. Писарь чертов сидит внизу, за
столом с письменными принадлежностями. Стражи стоят по сторонам. Направо — пять чертенят разных видов; налево у дверей — привратник; один франтоватый чертенок стоит прямо перед старшим.
Квартира у нас общая, чай-сахар общий,
стол общий, а
главное — убеждения общие.
— Почему не место? Нешто
стол качается или потолок обвалиться может? Чудно! Но… некогда разговаривать! Бросайте газеты… Почитали малость и будет с вас; и так уж умны очень, да и глаза попортишь, а
главнее всего — я не желаю и все тут.
Через полчаса Ашанин уже сидел в обществе артиллеристов в довольно просторной хижине, за
столом, на котором стояла большая сковородка яичницы, тарелки с ветчиной, белый хлеб и несколько бутылок красного вина. За обедом артиллеристы
главным образом бранили адмирала Бонара и весь его штаб… Кстати, досталось и испанцу de Palanca.
Всего поразительнее было то, что это была, хотя и упраздненная, но все-таки церковь, с алтарями. И на
главном алтаре жены и дочери рабочих преспокойно себе сидели, спустив ноги, как со
стола, и в антракты весело болтали. Никак уже нельзя было подумать, что мы в стране, где клерикальный гнет и после Сентябрьской революции 1868 года продолжал еще чувствоваться всюду. Объяснялось оно тем, что рабочие, сбежавшиеся на эту сходку, принадлежали к республиканской партии и тогда уже были настроены антиклерикально.
Катков тогда смотрел еще совсем не старым мужчиной с лицом благообразного типа, красивыми глазами, тихими манерами и спокойной речью глуховатого голоса. Он похож был на профессора гораздо больше, чем на профессионального журналиста. Разговорчивостью и он не отличался. За
столом что-то говорили об Англии, и сразу чувствовалось, что это —
главный конек у этих англоманов и тогда самой чистой водылибералов русской журналистики.
«Генерал стал обходиться со мною холодно и до той степени обидно, что, например,
главному человеку в доме, камердинеру, запретил меня слушаться, а в другой раз, во время обеда, когда за
столом было много посторонних лиц, он разозлился и закричал на лакея за то, что тот подал мне блюдо прежде, чем его сыну, с которым мы сидели рядом».
Наш
главный врач забрал с собою из фанзы все, что можно было уложить на возы, — два
стола, табуретки, четыре изящных красных шкапчика; в сенях велел выломать из печки большой котел. На наши протесты он заявил...